"... -- Абсурд -- это то, что не выглядит абсурдом, -- сказал Оливейра загадочно. -- Абсурд в том, что ты выходишь утром за дверь и находишь у порога бутылку молока -- и ты совершенно спокоен, потому что вчера было то же самое и то же самое будет завтра. Абсурд -- в этом застое, в этом "да будет так", в подозрительной нехватке исключений из правил. Не знаю, но, может быть, следовало бы попытаться пойти по другому пути. -- И отвергнуть разум? -- сказал Грегоровиус недоверчиво. -- Не знаю, может быть. Или использовать его иначе. Разве доказано, что логические принципы -- плоть от плоти нашего разума? ..."
Х.Кортасар "Игра в классики"
Не знаю, наверное, это глупо, больно и неэтично брать и вырывать из книги куски.
Стон знакомый замка, снова будит меня, Вновь на сердце тоска, заключённого дня, Вспоминаю тот день, не забыть того дня, Как друзей я отшил, взяв вину на себя.
Вспоминаю тот день, не забыть того дня, Как друзей я отшил, взяв вину на себя.
В клетку днём облака, в клетку ночью луна, И сияньем своим, будоражит она, Пьют на воле кенты и с подругами спят, Они там, а я здесь, я взял вину на себя.
Пьют на воле кенты и с подругами спят, Они там, а я здесь, я взял вину на себя.
А на воле весна, воздух давит на грудь, После трудного дня, не могу я уснуть. - Вы гуляйте вовсю! - это вам сказал я, - Пусть душа не болит, я взял вину на себя!
- Вы гуляйте вовсю! - это вам сказал я, - Пусть душа не болит, я взял вину на себя!
Скорый поезд к дому мчится, Полечу домой, как птица, Полечу как птица,я. Жизнь начнется без авралов, Сундуков и генералов - Демобилизация.
Жизнь начнется без авралов, Сундуков и генералов - Демобилизация.
Я приеду к тебе вскоре, Будет спать спокойно город В кленах и акациях. Я прижмусь к тебе щекою, Ты смахнешь слезу рукою - Демобилизация.
Я прижмусь к тебе щекою, Ты смахнешь слезу рукою - Демобилизация.
И пройдемся под луною - Рядом с будущей женою, Каблучками цокая, Не боясь за то в награду Получить пяток наряду, - Демобилизация.
Не боясь за то в награду Получить пяток наряду, - Демобилизация.
И поднимем мы бокалы, В самых лучших ресторанах, Не боясь нотации. Не боясь за эту шутку, Получить 15 суток, - Демобилизация.
Не боясь за эту шутку, Получить 15 суток, - Демобилизация.
Скорый поезд к дому мчится, Прилетел домой, как птица, Прилетел, как птица, я. Снял погоны и петлицы И уже успел напиться - Демобилизация.
Снял погоны и петлицы И уже успел напиться - Демобилизация.
ПОРА ДОМОЙ Ю.Клинских
Вечером на нас находит грусть, порой, порой! Сердце ноет, сердце просится домой, домой!
Взвоет ветер над бараками, БМП нам лязгнет траками: Домой, домой, пора домой!
Взвоет ветер над бараками, БМП нам лязгнет траками: Домой, домой, пора домой!
Лучше молодым любить, не воевать, не убивать, Не цевье, а руки девичьи, в руках держать. Пуля просвистит пронзительно, АКМ стрещит презрительно, Плевать, плевать, на всё плевать. Пуля просвистит пронзительно, АКМ стрещит презрительно, Плевать, плевать, на всё плевать.
Мальчики опять надеются, что бой, последний бой, Ждут они когда приказ придёт - домой, домой, Голуби своркуют радостно, И запахнет воздух сладостно. Домой, домой, пора домой! Голуби своркуют радостно, И запахнет воздух сладостно - Домой, домой, пора домой!
Утром солнце вспыхнет весело над той, горой, Наконец мы снова встретимся с семьёй, с братвой!
Шумел океан. Вечный и одинаковый, что в мире Геометров, что на Земле. Везде и всегда океан был свободным. В него могли лить отраву, в нем могли чертить границы. На берегу могли строить космодромы, с которых уходят в небо корабли, несущие Дружбу. А океан жил. Океан не помнил обид. Подобно небу он верил в свободу, подобно небу -- не терпел преград.
LadiX - мне тоже Ахматова нравится, но Блок всё-таки больше)))
Ну, вот и классика:
Three Rings for Elven-kings under the sky, Sever for the Dwarf lords in their halls of stone, Nine for Mortal Men doomed to die, One for the Dark Lord on his dark throne In the land of Mordor where the shadows lie. One Ring to rule them all, One Ring to find them, One Ring to bring them all and in the darkness bind them In the land of Mordor where the Shadows lie
Три – эльфийским владыкам в подзвёздный предел Семь – для гномов, царящих в подгорном просторе Девять – смертным, чей выверен срок и удел. И одно властелину на чёрном престоле В Мордоре, где вековечная тьма. Чтобы всех отыскать, воедино созвать И единою чёрною волей сковать В Мордоре, где вековечная тьма.
Я долго думал об орлах И понял многое: Орлы летают в облаках, Летают никого не трогая. Я понял, что живут орлы на скалах и в горах, И дружат с водяными духами. Я долго думал об орлах, Но спутал, кажется, их с мухами.
when I close my eyes I hear your velvet wings and cry I'm waiting here with open arms oh can't you see angel shine your light on me (с)Judas Priest - Angel
Можно я тут сразу два выкину Анна Ахматова. Сжала руки под тонкой вуалью Сжала руки под тонкой вуалью -Отчего ты сегодня бледна? -От того, что я горькой печалью напоила его допьяна.
Незабуду, он вышел шатаясь, искривился мучительно рот. Я бежала перил не касаясь, я бежала за ним до ворот.
Задыхаясь, я крикнула: -Шутка, всё что было, уйдешь - я умру! Улыбнулся спокойно и жутко и сказал мне - "Не стой на ветру..."
Метель ревет, как седой исполин, Вторые сутки не утихая, Ревет как пятьсот самолетных турбин, И нет ей, проклятой, конца и края!
Пляшет огромным белым костром, Глушит моторы и гасит фары. В памяти снежной аэродром, Служебные здания и ангары.
В прокуренной комнате тусклый свет, Вторые сутки не спит радист, Он ловит, он слушает треск и свист, Все ждут напряженно: жив или нет?
Радист кивает: - Пока еще да, Но боль ему не дает распрямиться. А он еще шутит: мол, вот беда – Левая плоскость моя никуда! Скорее всего, перелом ключицы…
Где-то буран, ни огня, ни звезды Над местом аварии самолета. Лишь снег заметает обломков следы Да замерзающего пилота.
Ищут тракторы день и ночь, Да только впустую. До слез обидно. Разве найти тут, разве помочь – Руки в полуметре от фар не видно?
А он понимает, а он и не ждет Лежа в ложбинке, что станет гробом. Трактор, если даже придет, То все равно в двух шагах пройдет И не заметит его под сугробом.
Сейчас любая зазря операция. И все-таки жизнь покуда слышна. Слышна ведь его портативная рация, Чудом каким-то, но спасена.
Встать бы, но боль обжигает бок, Теплой крови полон сапог, Она, остывая, смерзается в лед. Снег набивается в нос и рот.
Что перебито? Понять нельзя. Но только не двинуться, не шагнуть! Вот и окончен, видать, твой путь! А где-то сынишка, жена, друзья…
Где-то комната, свет, тепло… Не надо об этом! В глазах темнеет… Снегом, наверно, на метр замело, Тело сонливо деревенеет…
А в шлемофоне звучат слова: - Алло! Ты слышишь? Держись, дружище! – Тупо кружится голова… - Алло! Мужайся! Тебя разыщут!..
Мужайся? Да что он, пацан или трус?! В каких ведь бывал переделках грозных. - Спасибо… Вас понял… Пока держусь! – А про себя добавляет: “Боюсь, Что будет все, кажется, слишком поздно…”
Совсем чугунная голова. Кончаются в рации батареи. Их хватит еще на час или два. Как бревна руки… Спина немеет…
- Алло! – это, кажется, генерал. - Держитесь, родной, вас найдут, откопают… - Странно: слова звенят, как кристалл, Бьются, стучат, как в броню металл, А в мозг остывший почти не влетают…
Чтоб стать вдруг счастливейшим на земле, Как мало, наверное, необходимо. Замерзнув вконец, оказаться в тепле, Где доброе слово да чай на столе, Спирта глоток, да затяжка дыма…
Опять в шлемофоне шуршит тишина. Потом сквозь метельное завыванье: - Алло! Здесь в рубке твоя жена! Сейчас ты услышишь ее. Вниманье!
С минуту гуденье тугой волны, Какие-то шорохи, трески, писки, И вдруг далекий голос жены, До боли знакомый, до жути близкий!
- Не знаю, что делать и что сказать. Милый, ты сам ведь отлично знаешь, Что, если даже совсем замерзаешь, Надо выдержать, устоять!
Хорошая, светлая, дорогая! Ну как объяснить ей в конце концов, Что он не нарочно же здесь погибает, Что боль даже слабо вздохнуть мешает И правде надо смотреть в лицо.
- Послушай, синоптики дали ответ: Буран окончится через сутки. Продержишься? Да? - К сожалению, нет… - Как нет? Да ты не в своем рассудке!
Увы, все глуше звучат слова. Развязка, вот она, - как ни тяжко, Живет еще только одна голова, А тело – остывшая деревяшка.
А голос кричит: - Ты слышишь, ты слышишь?! Держись! Часов через пять рассвет. Ведь ты же живешь еще! Ты же дышишь?! Ну, есть ли хоть шанс? - К сожалению, нет…
Ни звука. Молчанье. Наверно, плачет. Как трудно последний привет послать! И вдруг: - Раз так, я должна сказать! – Голос резкий, нельзя узнать. Странно. Что это может значить?
- Поверь, мне горько тебе говорить. Еще вчера я б от страха скрыла. Но раз ты сказал, что тебе не дожить, То лучше, чтоб после себя не корить, Сказать тебе коротко все, что было.
Знай же, что я дрянная жена И стою любого худого слова. Я вот уже год как тебе неверна И вот уже год как люблю другого!
О, как я страдал, встречая пламя Твоих горячих восточных глаз. – Он молча слушал ее рассказ. Слушал, может, последний раз, Сухую былинку зажав зубами.
- Вот так целый год я лгала, скрывала, Но это от страха, а не со зла. - Скажи мне имя!.. – Она помолчала, Потом, как ударив, имя сказала, Лучшего друга его назвала!
Затем добавила торопливо: - Мы улетаем на днях на юг. Здесь трудно нам было бы жить счастливо. Быть может, все это не так красиво, Но он не совсем уж бесчестный друг.
Он просто не смел бы, не мог, как и я, Выдержать, встретясь с твоими глазами. За сына не бойся. Он едет с нами. Теперь все заново: жизнь и семья.
Прости. Не ко времени эти слова. Но больше не будет иного времени. – Он слушает молча. Горит голова… И словно бы молот стучит по темени…
- Как жаль, что тебе ничем не поможешь! Судьба перепутала все пути. Прощай! Не сердись и прости, если можешь! За подлость и радость мою прости!
Полгода прошло или полчаса? Наверно, кончились батареи. Все дальше, все тише шумы… голоса… Лишь сердце стучит все сильней и сильнее!
Оно грохочет и бьет в виски! Оно полыхает огнем и ядом. Оно разрывается на куски! Что больше в нем: ярости или тоски? Взвешивать поздно, да и не надо!
Обида волной заливает кровь. Перед глазами сплошной туман. Где дружба на свете и где любовь? Их нету! И ветер, как эхо, вновь: Их нету! Все подлость и все обман!
Ему в снегу суждено подыхать, Как псу, коченея под стоны вьюги, Чтоб два предателя там, на юге, Со смехом бутылку открыв на досуге, Могли поминки по нем справлять?!
Они совсем затиранят мальца И будут усердствовать до конца, Чтоб вбить ему в голову имя другого И вырвать из памяти имя отца!
И все-таки светлая вера дана Душонке трехлетнего пацана. Сын слушает гул самолетов и ждет. А он замерзает, а он не придет!
Сердце грохочет, стучит в виски, Взведенное, словно курок нагана. От нежности, ярости и тоски Оно разрывается на куски. А все-таки рано сдаваться, рано!
Эх, силы! Откуда вас взять, откуда? Но тут ведь на карту не жизнь, а честь! Чудо? Вы скажете, нужно чудо? Так пусть же! Считайте, что чудо есть!
Надо любою ценой подняться И, всем существом устремясь вперед, Грудью от мерзлой земли оторваться, Как самолет, что не хочет сдаваться, А, сбитый, снова идет на взлет!
Боль подступает такая, что кажется, Замертво рухнешь в сугроб ничком! И все-таки он, хрипя, поднимается. Чудо, как видите, совершается! Впрочем, о чуде потом, потом…
Швыряет буран ледяную соль, Но тело горит, будто жарким летом, Сердце колотится в горле где-то, Багровая ярость да черная боль!
Вдали сквозь дикую карусель Глаза мальчишки, что верно ждут. Они большие, во всю метель, Они, как компас, его ведут!
– Не выйдет! Неправда, не пропаду! – Он жив. Он двигается, ползет! Встает, качается на ходу, Падает снова и вновь встает… II К полудню буран захирел и сдал. Упал и рассыпался вдруг на части. Упал будто срезанный наповал, Выпустив солнце из белой пасти.
Он сдал, в предчувствии скорой весны, Оставив после ночной операции На чахлых кустах клочки седины, Как белые флаги капитуляции.
Идет на бреющем вертолет, Ломая безмолвие тишины. Шестой разворот, седьмой разворот, Он ищет… ищет… и вот, и вот – Темная точка среди белизны!
Скорее! От рева земля тряслась. Скорее! Ну что там: зверь? человек? Точка качнулась, приподнялась И рухнула снова в глубокий снег…
Все ближе, все ниже… Довольно! Стоп! Ровно и плавно гудят машины. И первой без лесенки прямо в сугроб Метнулась женщина из кабины!
Припала к мужу: - Ты жив, ты жив! Я знала… Все будет так, не иначе!.. – И, шею бережно обхватив, Что-то шептала, смеясь и плача.
Дрожа, целовала, как в полусне, Замерзшие руки, лицо и губы. А он еле слышно, с трудом, сквозь зубы: - Не смей… Ты сама же сказала мне…
- Молчи! Не надо! Все бред, все бред! Какой же меркой меня ты мерил? Как мог ты верить?! А впрочем, нет, Какое счастье, что ты поверил!
Я знала, я знала характер твой! Все рушилось, гибло… хоть вой, хоть реви! И нужен был шанс, последний, любой! А ненависть может гореть порой Даже сильней любви!
И вот говорю, а сама трясусь, Играю какого-то подлеца. И все боюсь, что сейчас сорвусь, Что-нибудь выкрикну, разревусь, Не выдержав до конца!
Прости же за горечь, любимый мой! Всю жизнь за один, за один твой взгляд, Да я, как дура, пойду за тобой Хоть к черту! Хоть в пекло! Хоть в самый ад!
И были такими глаза ее, Глаза, что любили и тосковали, Таким они светом сейчас сияли, Что он посмотрел в них и понял все!
И, полузамерзший, полуживой, Он стал вдруг счастливейшим на планете. Ненависть, как ни сильна порой, Не самая сильная вещь на свете!
Вот две мои любимейшие и наиболее часто используемые в реале, обе из "Возвращения" Стругацких:
Когда Кондратьев вернулся со связкой свежей рыбы, звездолетчик и писатель довольно ржали перед затухающим костром. - Что это вас так разобрало? - с любопытством осведомился Кондратьев. - Радуемся жизни, Сережа, - ответил Славин. - Укрась и ты свою жизнь веселой шуткой. - Могу, - сказал Кондратьев. - Сейчас я почищу рыбу, а ты соберешь кишки и зароешь во-он под тем камнем. Я всегда там зарываю.
- Ты опять валяешься, Леонид. Есть в тебе что-то от мимикродона. - Валяться нужно, - с глубокой убежденностью отвечал Горбовский. - Это философски необходимо. Бессмысленные движения руками и ногами неуклонно увеличивают энтропию Вселенной. Я хотел бы сказать миру: "Люди! Больше лежите! Бойтесь тепловой смерти!" - Удивляюсь, как ты еще не перешел на ползанье, -- язвительно заметил Званцев. - Я думал об этом. Слишком велико трение. С энтропийной точки зрения выгоднее перемещаться в вертикальном положении.
1. В Российской Федерации признаются и гарантируются права и свободы человека и гражданина согласно общепризнанным принципам и нормам международного права и в соответствии с настоящей Конституцией.
2. Основные права и свободы человека неотчуждаемы и принадлежат каждому от рождения.
3. Осуществление прав и свобод человека и гражданина не должно нарушать права и свободы других лиц.
Статья 18
Права и свободы человека и гражданина являются непосредственно действующими. Они определяют смысл, содержание и применение законов, деятельность законодательной и исполнительной власти, местного самоуправления и обеспечиваются правосудием.
Статья 19
1. Все равны перед законом и судом.
2. Государство гарантирует равенство прав и свобод человека и гражданина независимо от пола, расы, национальности, языка, происхождения, имущественного и должностного положения, места жительства, отношения к религии, убеждений, принадлежности к общественным объединениям, а также других обстоятельств. Запрещаются любые формы ограничения прав граждан по признакам социальной, расовой, национальной, языковой или религиозной принадлежности.
3. Мужчина и женщина имеют равные права и свободы и равные возможности для их реализации.
Статья 20
1. Каждый имеет право на жизнь.
2. Смертная казнь впредь до ее отмены может устанавливаться федеральным законом в качестве исключительной меры наказания за особо тяжкие преступления против жизни при предоставлении обвиняемому права на рассмотрение его дела судом с участием присяжных заседателей.
Copyright © 1999-2025 Tale
