Отделывайтесь от нас кивком, грошом или взглядом косым, Но помните: мы -- английский народ, и мы покуда молчим. Богаты фермеры за морем, да радость у них пресна, Французы вольны и сыты, да пьют они не допьяна; Но нет на свете народа мудрей и беспомощней нас -- Владельцев таких пустых животов, таких насмешливых глаз. Вы нам объясняетесь в любви, слезу пустив без труда, И все-таки вы не знаете нас. Ведь мы молчали всегда.
Пришли французские рыцари: знамен сплошная стена, Красивые, дерзкие лица -- мудреные имена... Померкла под Босвортом их звезда: там кровь лилась ручьем, -- И нищий народ остался с нищим своим королем.
А Королевские Слуги глядели хищно вокруг, И с каждым днем тяжелели кошельки Королевских Слуг. Они сжигали аббатства, прибежища вдов и калек, И больше негде было найти бродяге хлеб и ночлег. Пылали Божьи харчевни, нагих и сирых приют: Слуги Короны слопали все. Но мы смолчали и тут.
И вот Королевские Слуги стали сильней Короля; Он долго водил их за нос, прикидываясь и юля. Но выждала время новая знать, монахов лишившая сил, И те, кто Слово Господне за голенищем носил, -- Кольцо сомкнулось, и голоса слились в угрожающий гул; Мы видели только спины: на нас никто не взглянул. Король взошел на эшафот перед толпой зевак. "Свобода!" -- кто-то закричал. И все пошли в кабак.
Война прошлась по миру, словно гигантский плуг: Ирландия, Франция, Новый Свет -- все забурлило вдруг. И странные речи о равенстве звучали опять и опять, И сквайры заметили нас наконец и велели нам воевать. В те времена никто не смел с презреньем на нас смотреть: Холопы, подъяремный скот -- мы доблестно шли на смерть. В кипящем котле Трафальгара, на Альбуэрских полях Мы кровь свою проливали за право остаться в цепях! Мы падали, и стреляли, и видели перед собой Французов, которые знали, за что они шли на бой; И тот, кто был раньше непобедим, пред нами не смог устоять, И наша свобода рухнула с ним. И мы смолчали опять.
Давно закончился славный поход, затих канонады гром; А сквайры в себя прийти не могли: видать, повредились умом. К законнику стали бегать, цепляться за ростовщика, -- Должно быть, при Ватерлоо их все же задело слегка. А может, тени монахов являлись им в эти дни, Когда монастырские кубки к губам подносили они. Мы знали: их время уходит, подобно иным временам; И снова земля досталась другим -- и снова, конечно, не нам.
Теперь у нас новые господа -- но холоден их очаг, О чести и мести они не кричат и даже не носят шпаг. Воюют лишь на бумаге, их взгляд отрешен и сух; Наш стон и смех для этих людей -- словно жужжанье мух. Сносить их брезгливую жалость -- трудней, чем рабский труд. Под вечер они запирают дома и песен не поют.
О новых законах, о правах толкуют нам опять, Но все не попросту -- не так, чтоб каждый мог понять. Быть может, и мы восстанем, и гнев наш будет страшней, Чем ярость мятежных французов и русских бунтарей; А может, беспечностью и гульбой нам выразить суждено Презренье Божье к властям земным -- и мы предпочтем вино... Отделывайтесь от нас кивком, грошом или взглядом косым, Но помните: мы -- английский народ, и мы слишком долго молчим!
Я, сердце друга отомкнув с трудом, Вошла в него, как путник входит в дом. Дом был красив, обширен, но угрюм. В него не долетали смех и шум.
Я стерла пыль и выбросила сор. И проступил ковров живой узор... Уютом не желая пренебречь, Я свет зажгла и затопила печь.
Цветы в кувшине увидала я, Любимые... Ты, значит, ждал меня? Затем я увидала на стене Картину, предназначенную мне.
Везде, куда бы не вступала я, Ждала меня заботливость твоя. А утром распахнула я окно, Не открывавшееся так давно, Послышались прохожих голоса, И жизни шум снаружи ворвался.
И осени студеный ветерок Перелистал стихов знакомых том... И, сняв с дверей заржавленный замок, Я поняла, что этот дом - мой дом.
Я, сердце друга отомкнув с трудом, Вошла в него, как путник входит в дом. Дом был красив, обширен, но угрюм. В него не долетали смех и шум.
Я стерла пыль и выбросила сор. И проступил ковров живой узор... Уютом не желая пренебречь, Я свет зажгла и затопила печь.
Цветы в кувшине увидала я, Любимые... Ты, значит, ждал меня? Затем я увидала на стене Картину, предназначенную мне.
Везде, куда бы не вступала я, Ждала меня заботливость твоя. А утром распахнула я окно, Не открывавшееся так давно, Послышались прохожих голоса, И жизни шум снаружи ворвался.
И осени студеный ветерок Перелистал стихов знакомых том... И, сняв с дверей заржавленный замок, Я поняла, что этот дом - мой дом.
Утверждают, что автор - некая В. Тушнова. Я не берусь утверждать этого на сто процентов, поскольку нашел всего одну ссылку на эти стихи)
Перед своим зверинцем, С баронами, с наследным принцем, Король Франциск сидел; С высокого балкона он глядел На поприще сраженья ожидая; За королем, обворожая Цветущей прелестию взгляд, Придворных дам являлся пышный ряд.
Король дал знак рукою — Со стуком растворилась дверь, И грозный зверь С огромной головою, Косматый лев Выходит; Кругом глаза угрюмо водит; И вот, все оглядев, Наморщил лоб с осанкой горделивой, Пошевелил густою гривой, И потянулся, и зевнул, И лег. Король опять рукой махнул — Затвор железной двери грянул, И смелый тигр из-за решетки прянул; Но видит льва, робеет и ревет, Себя хвостом по ребрам бьет, И крадется, косяся взглядом, И лижет морду языком, И, обошедши льва кругом,
Рычит и с ним ложится рядом. И в третий раз король махнул рукой — Два барса дружною четой В один прыжок над тигром очутились; Но он удар им тяжкой лапой дал, А лев с рыканьем встал... Они смирились, Оскалив зубы, отошли, И зарычали, и легли.
И гости ждут, чтоб битва началася. Вдруг женская с балкона сорвалася Перчатка... все глядят за ней... Она упала меж зверей. Тогда на рыцаря Делоржа с лицемерной И колкою улыбкою глядит Его красавица и говорит: «Когда меня, мой рыцарь верный, Ты любишь так, как говоришь, Ты мне перчатку возвратишь».
Делорж, не отвечав ни слова, К зверям идет, Перчатку смело он берет И возвращается к собранью снова.
У рыцарей и дам при дерзости такой От страха сердце помутилось; А витязь молодой, Как будто ничего с ним не случилось, Спокойно всходит на балкон; Рукоплесканьем встречен он; Его приветствуют красавицыны взгляды... Но, холодно приняв привет ее очей, В лицо перчатку ей Он бросил и сказал: «Не требую награды».
Когда задумаешь отправиться к Итаке, молись, чтоб долгим оказался путь, путь приключений, путь чудес и знаний. Гневливый Посейдон, циклопы, лестригоны страшить тебя нисколько не должны, они не встанут на твоей дороге, когда душой и телом будешь верен высоким помыслам и благородным чувствам. Свирепый Посейдон, циклопы, лестрнгоны тебе не встретятся, когда ты сам в душе с собою их не понесешь и на пути собственноручно не поставишь. Молись, чтоб долгим оказался путь. Пусть много-много раз тебе случится с восторгом нетерпенья летним утром в неведомые гавани входить; у финикийцев добрых погости и накупи у них товаров ценных - черное дерево, кораллы, перламутр, янтарь и всевозможных благовоний сладострастных, как можно больше благовоний сладострастных; потом объезди города Египта, ученой мудрости внимая жадно. Пусть в помыслах твоих Итака будет конечной целью длинного пути. И не старайся сократить его, напротив, на много лет дорогу растяни, чтоб к острову причалить старцем - обогащенным тем, что приобрел в пути, богатств не ожидая от Итаки. Какое плаванье она тебе дала! Не будь Итаки, ты не двинулся бы в путь. Других даров она уже не даст. И если ты найдешь ее убогой, обманутым себя не почитай. Теперь ты мудр, ты много повидал и верно понял, что Итаки означают.
Я люблю кровавый бой, Я рожден для службы царской! Сабля, водка, конь гусарской, С вами век мне золотой! Я люблю кровавый бой, Я рожден для службы царской! За тебя на черта рад, Наша матушка Россия! Пусть французишки гнилые К нам пожалуют назад! За тебя на черта рад, Наша матушка Россия! Станем, братцы, вечно жить Вкруг огней, под шалашами, Днем - рубиться молодцами, Вечерком - горелку пить! Станем, братцы, вечно жить Вкруг огней, под шалашами! О, как страшно смерть встречать На постеле господином, Ждать конца под балдахином И всечасно умирать! О, как страшно смерть встречать На постеле господином! То ли дело средь мечей! Там о славе лишь мечтаешь, Смерти в когти попадаешь, И не думая о ней! То ли дело средь мечей: Там о славе лишь мечтаешь! Я люблю кровавый бой, Я рожден для службы царской! Сабля, водка, конь гусарской, С вами век мне золотой! Я люблю кровавый бой, Я рожден для службы царской! 1815
Может не в тему конечно, но этот стих меня задел сильнее всего в моей жизни. Автора увы не знаю.
СТАРОЕ СЕРДЦЕ
Внутри гаража, там, где пахнет автолом, Стоит без колес мой авто невеселый. В него не садятся, не хлопают дверцей, Под пыльным капотом старое сердце.
А ночью он видит во сне магистрали, Штурмует вершины, участвует в ралли, Но фары откроет и некуда деться – Гараж на запоре и старое сердце.
Открыл как-то утром гаражные ставни И вижу исписанный почерком странным, Похожим на путь тормозной по дороге, Листочек бумаги с укором нестрогим:
«Надень мне колеса, смени старый клапан, Промой мое сердце от гари и шлака, Залей в мои жилы бензиновой крови, Протри мне глаза и подфарников брови!
Ведь ты не забыл, как мы мчались сквозь вьюгу, Как ты поражал моей прытью подругу, Как после, сиденья в салоне разложив, Ты с нею… Неловко и вспомнить, о, Боже!
Так смажь мне суставы трансмиссий и тяг И подари мне какой-то пустяк: Рывок напоследок из тьмы и застоя И смерть от любви, а не тлен от покоя».
Я выполнил просьбу старинного друга, И он побежал, приседая упруго, Но вдруг по неясной какой-то причине С петли серпантина сорвалась машина.
Я в ужасе вскрикнул, готовясь разбиться, Но авто парил над горами как птица, И в небо летело высокое скерцо Его обновленного старого сердца.
Слова "Ядом в меня не плюйтесь, дебаты не затевайте и возмущённо не вопите!" - не самая удачная попытка показать остальным, какие хорошие стихи, после такого антипиара даже дальше и читать неохота)
Мы живем, под собою не чуя страны, Наши речи за десять шагов не слышны, А где хватит на полразговорца, Там припомнят кремлевского горца. Его толстые пальцы, как черви, жирны, И слова, как пудовые гири, верны, Тараканьи смеются глазища И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей, Он играет услугами полулюдей. Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет, Он один лишь бабачит и тычет. Как подкову, дарит за указом указ – Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз. Что ни казнь у него – то малина И широкая грудь осетина.
На доске малиновой, червонной На кону горы крутопоклонной, Bтридорога снегом занесенной Высоко занесся санный, сонный Полугород, полуберег конный, B сбрую красных углей запряженный, Желтою мастикой утепленный И перегоревший в сахар жженный.
Не ищи в нем зимних масел рая, Конькобежного фламандского уклона, Не раскаркается здесь веселая кривая Карличья в ушастых шапках стая! - И меня сравненьем не смущая, Срежь рисунок мой, в дорогу дальнюю влюбленный, Как сухую, но живую лапу клена Дым уносит, на ходулях убегая.
Copyright © 1999-2025 Tale
